братва — семь пташек, отобранных со всей европы для незаконной перепродажи и привезённых в копенгаген в тесном фургоне. до своего заказчика братва так и не доехала. водитель решил подремать на руле, а тачка улетела в кювет и напоролась на артефакт с интересным эффектом. или это было случайное заклинание неопытной ведьмы. или чей-то странный эксперимент. в ту ночь братва потеряла свой птичий облик, но обрела свободу. теперь они живут в лесу около копенгагена, строят своё гнездо, заботятся об индюке по имени шеф (их бывший водитель) и учатся быть людьми.

Слышь, м-мышь! Это Коко. Нервно дёргающий головой, заикающийся и костлявый. Тебя он уже ненавидит. Коко — агрессор с пол-оборота. Ты поймёшь это, как только услышишь лязганье его любимой шпоры. Чик-чик. Острая как бритва. Кормит хозяина и успокаивает остальных. Коко не болтает. Он предупреждает на «раз», на «два» плюётся и пинается, а на «три» полосует всех подряд, стремясь добраться до вражеского пупка и сорвать его шпорой как пивную крышечку. Среди братвы Коко — единственный мясоед и колеблющийся каннибал. Попробовав в бою чужую кровь, он уже не смог остановиться, и начал перекусывать выпотрошенными жареными крысами, заедая их печенью поверженных врагов. Тело и душа Коко в заживших шрамах. Людям он не верит. Люди предали и продали. Коко перероет весь Копенгаген, чтобы отомстить. Ч-чик-чик.

Всё, что возводит Шая — шедевр из говна и палок. Раньше его гигантские шалаши, увешанные ягодами и побрякушками из сливовой смолы, имели подозрительный успех у дамочек, а сегодня они восхищают братву. Положи эту чёртову ветку на место и даже не вздумай здесь что-то сломать. Шая ошибок не прощает. Он чудаковатый творец. Настоящий перфекционист и творческий зануда. У него всё на своих местах, всё имеет смысл и отсылает к чему-то глобальному. Золотые руки Шаи по локоть в глине, песке, сухих листьях и молотой ракушке, он берёт от природы всё и фанатично застраивает их лесное гетто. С полной уверенностью в том, что если подавит в себе этот порыв — упадёт замертво. Шая гениально подбирает цвета, готовит лучший пшённый суп и имитирует звуки с поразительной точностью. Как-то раз он закадрил девчонку, сочинив серенаду из скрежета ручной пилы и журчания ручья. А на утро она сбежала, свистнув у Коко олимпийку. И кто ещё после этого странный.

А ты, б#!%!, кто такой, на#&i? Жак, Жоэль и Жеан не узнают себя в зеркалах, поэтому каждая встреча с быкующим обмудком в отражении для них как первая. Вырядился как я, вот же ган#@н! Ха-ха, ган#@н. Жеан, скажи ещё раз. Ган#@н! Бл#######, ну и сказанул, братан, во умора. Идиоты. Жак, Жоэль и Жеан неплохие парни, даже почти безобидные. У них одна извилина на троих, добрые сердца и грязные, очень грязные рты. В зоопарке Линкольншира не знают, кто научил жако материться, но вышло забавно. А потом как-то неловко. Жак, Жоэль и Жеан — вечно галдящий и смеющийся организм, генерирующий полную чушь вперемешку с ругательствами буквально всё свободное время. Им друг без друга нельзя. Они чахнут, бледнеют и подолгу молчат. Жак, Жоэль и Жеан не близнецы, да и вообще не похожи друг на друга. И только если застать их за дракой (шутливая возня на траве с элементами удушения), можно окликнуть всех сразу и на мгновение увидеть три одинаковых, не принадлежащих ни одному из них лица. Эй, а ты кто такой?

Самое ценное в жизни Кэрри — его танец. Почти интимное шоу из девяти изящных движений, которые оттачивались им на протяжении жизни. День за днём. Кэрри не помнит, как всё началось. Он знает только то, что должен показать его кому-то особенному, кому-то столь же прекрасному, как он сам. Поклониться и подарить своё сокровище, один раз и на счастливую вечность. Как самый красивый цветок. В родном лесу Кэрри не нашлось ни одной птицы, предназначенной ему. Здесь же всё по-другому. У них с братвой теперь новая жизнь. Кэрри обожает танцевать, только на сцене тёмного прокуренного клуба делает это без души. Помада и перья на голое тело привлекают большие чаевые, а за приватный танец платят по двойному тарифу. Теперь Кэрри может купить крупу подороже, пусть и такой ценой. А после работы он снова вернётся на выложенную мхом поляну, расправит крылья под музыку в своей голове и начнёт репетировать, чтобы однажды встретить свою птицу и убедить её навсегда остаться.

Подумай дважды, бэйби, ты не знаешь, что теряешь. Одд местный красавчик. А ещё он самый талантливый, самый сексуальный, бесконечно обаятельный и просто потрясающий. Схватывай на лету и не упускай свой шанс, крошка, Одд не подмигивает дважды. Девчонки беременеют, глядя на его верхний брейк, а парни завидуют его… стоп, хватит. Какой-то абсурд, ты сам-то себя слышишь? Придурок. Братва закатывает глаза, отрезвляет подзатыльниками, но всё без толку. Одд как матрёшка: мистер Неуязвимость — странноватый симпатяга — испуганный мальчик. Последнему запрещено подходить к людям, поэтому он мается от безделья и придумывает нелепые легенды, которыми обрастают все трое. Каждый день что-то новенькое. Настоящий Одд шьёт себе пёстрые шмотки из обрезков тканей и вещей из секонда. Настоящий Одд любит дикие принты, кольца, кольца, КОЛЬЦА, свой ворованный скейт, детские сказки с хорошим концом. Настоящий танец Одда забавный лишь на первой минуте, а потом — по-настоящему птичий, какой-то первобытный, пугающий, гипнотизирующий. Не смешит и не радует. Один лишится кошелька или рубинового перстня, другой потеряет голос и забудет про сон. Захочешь — не вернёшь. Настоящий Одд — безымянная тьма в глазах испуганного мальчика, заглядывающая внутрь тебя.

облако тегов: самый приятный человек на любой вечеринке; черный юмор; улыбка, в которую можно влюбиться; мозг, который можно продавать в лабораторию; гений кода; не закончила универ; забыла прийти на собес в google; заработала столько, что может купить собственный банк; ходит в дырявых кроссовках; dog mom; не умеет в серьезные отношения.

облако тегов: самый неприятный человек на вечеринке; самый заразительный смех; ублюдок, мать твою, а ну иди сюда нахуй; сотрудник месяца; везет в картах, не везет в любви; рекомендует не бросать в душе мыло; продал жигуль по цене фольцвагена; баш на баш; кабанчик на подскоке; знает, как пить и спаивать; волк в погонах; семейный рецепт маринада для шашлыка.

тишина — самый оглушающий звук на планете, многие просто не способны это понять, потому что никогда не были заперты в тишине по-настоящему.

сайленс живёт в христиании уже несколько лет. сайленс хорошо слышит всё, что происходит вокруг. сайленс старается не отсвечивать. у неё получается.
сайленс любит ездить на велике к воде. сайленс любит сидеть на лестнице дома и писать в своём блокноте чёрными графитовыми карандашами портреты проходящих мимо людей.

фрею на страницах блокнота сайленс можно найти как минимум раза три. легко объяснить — дом сайленс недалеко от движовой части города, фрею часто можно там встретить.
именно фрея себя в её блокноте и находит. сайленс протянула ей блокнот минутами ранее, а теперь точно так же молча смотрит на то, как вытягивается лицо местной поп-айдол-ведьмы в удивлении. на вопросы фреи сайленс лишь пожимает плечами.

< дело в том, что сайленс всегда молчит. >

сайленс умеет разговаривать. умеет даже петь. но она не умеет находить друзей. её никогда не любили так, как любила она.
для тех, кто её слышал, не остаётся ничего кроме её голоса. для тех, кто видел её в платье и с макияжем, не остаётся ничего, кроме красивой картинки и приятного звука. в которые невозможно не влюбиться.

но огонёк интереса во взгляде фреи горит даже сейчас, когда в отражении её взгляда сайленс. которая представляет собой копну кудрявых волос, которую просто невозможно расчесать без каких-либо дополнительных примочек, полнейшее отсутствие макияжа, мешковатую одежду. представляет собой тишину. тишину буквальную, тишину визуальную.

фрея зовёт её собой. туда, где всегда шумно и людно. туда, где никто, ничего себе, не смотрит косо на неё после слов фреи о её молчании. они тоже рассматривают её блокнот и говорят столько приятных вещей. ей. такой сайленс. не сирене из прошлого, которая слышала комплименты чаще, чем пожелания доброго утра, а именно ей.

сайленс плачет громко и надрывно, во весь голос, стоит ей только вернуться домой в свой самый первый день с бандой фреи.
сайленс очень устала быть тишиной.

её ник в соцсетках — silence, все перформеры зовут её "сай";; сирена, но довольно давно покинула семью и прежний дом, поменяв свою жизнь на сто восемьдесят градусов — оставила в прошлом платья и каблуки, макияж, причёски, голос;; разговаривает только по телефону с семьёй, когда никто не видит, чаще всего дома;; раньше дома подпевала музыке в колонках, но однажды к ней пришёл сосед с вопросом "кто здесь так красиво поёт?", легко вывернулась сославшись на свою "неспособность" говорить и слишком громкую песню в колонке, но уяснила, что звук её песни всё ещё "влечёт моряков", даже сквозь стены;; очень классная, но у неё практически нет возможности проявить себя: у неё очень крутое чувство юмора, с перформерами она раскрылась через групповой чат, но всё равно не до конца;;

улыбайся и терпи;; держу себя в руках;; иди наружу... иди нахуй! какая ружа, ты посмотри чё там происходит...;; *агрессивно молчит*;; *смотрит матом*;; я ему слово, он мне десять;; печальная область, тоскливый район, город грусть, проспект разочарования, дом 13;; *молчаливая паника*;; дорогой дневник... ;; флиртую телепатически, так что если ты сегодня рандомно захихикаешь, это был я;;

в её глазах пожар. она горит. горит отчаянием, горит виной, горит непониманием. у неё трясутся руки.

у неё трясутся губы, когда она тянется фрею поцеловать. на уши давит музыка, на глаза полутьма и неон. она тоже давит. немного по-другому...
она представляется "бёрн". фрея знает, что имя ненастоящее. настоящее бёрн скажет позже, в своём номере отеля. там, куда фрею приведёт с вполне очевидным намерением. и где чуть ли не с порога расплачется.

"я убuла человека"

да. она это сделала.
это был мужчина. обычный мужчина, каких тысячи. он не был хорошим, он сделал ей больно. но бёрн даже не знала его толком.
обычно она держит себя под контролем. всегда всё было в порядке, её сущность никогда не вырывалась на волю таким образом.

"я не хотела, не хотела, я не хотела этого делать"

конечно. конечно, она не хотела.
фрея проводит ночь, помогая ей успокоиться. когда бёрн просыпается, на прикроватной тумбочке лежит записка с номером телефона и просьбой позвонить.

бёрн чувствует вину и отчаяние. но, кажется, немного меньше, чем вчера. и она набирает номер.

действительно совершила убuйство из-за своей сущности, вышедшей из-под контроля;; с этого момента до встречи с фреей проходит не больше недели;; вероятно, замела за собой следы и сбежала в копенгаген из другого места;; очень взрывной характер, но это действительно не выходило за рамки обычной человеческой вспыльчивости;; старается никому ничего о себе не рассказывать, очень суеверна;; у фреи есть личные причины помочь ей, но бёрн об этом не знает;; не понимает, из-за чего её сущность вышла из-под контроля (или не помнит), но после произошедшего постоянно чувствует себя нестабильно и боится повторения;;

говорить о своих чувствах так важно, я не буду так делать, но вы, ребята, определённо должны;; я наврал, никакой я не стрессоустойчивый, я увольняюсь;; кончелись хихоньки хахоньки;; педи кюр мани кюр суе цыд;; синоптик сказал, что будет ясно, но чота мне нифига не ясно;; никто не сможет тебя использовать, если ты бесполезен;;

люди считают, что митра — ведьма, пророчица, сильная мира сего; но митра просто хорошо делает свою работу.

митра умеет повелевать любой формой — она играючи лепит чашки, кувшины и витиеватые тарелки с орнаментами из синих цветов и райских птиц; у митры есть мастерская ( клиенты и ученики ): она управляется со своим делом уже давно только с поддержкой пары помощниц; она может отправить вам изделие в любую точку мира — оформите заказ со стопроцентной предполатой, спасибо, приходите ещё.

а ещё у митры в печи живет хварна. печь никогда не гаснет, печь откликается на один только зов самой митры — только огонь решает, каким изделиям суждено пройти обжиг, а каким — развалиться на уродливые черепки. и митра читает по трещинам, по сколам, по случайно созданным формам: она способна подарить человеку

[indent]сосуд для смелости, если он будет нуждаться;
[indent]маленький колокольчик для вора, что рассыпется перед самым рассветом;
[indent]чайное блюдце, что позволит гадать на кофейной гуще.

в блюдах митры не портится еда, в кувшинах — вода целительная.

она богами отмечена, она получила свой дар за бесконечное тепло и внутренний свет, за упорство и смелость; она — львица среди северных волков, чужачка на благородной датской земле, заслужившая свое право стать хранительницей.

хварна — свет и огонь для одних, отвага и бесконечная харизма — вторым; хварна для королей и правителей, но митра,
митра просто лепит свои кувшины.

и покуда она не свернула с пути праведного, не сдалась на уговоры алчности, жадности и гордыни, в ее печи будет гореть благословенный огонь, и да потухнет он только с последним ее вздохом.

он всегда предлагает трижды:

то, что люди хотят услышать, сладкую паутину, сотканную из их же страха; то, что им действительно требуется, горький корень, выдергивающий с мясом иллюзии; то, что (они никогда не доходят до третьего, чуть реже — даже до второго, отшатываясь, будто от прикосновения раскаленного железа). постепенно, это входит в привычку, ритуал отточен. ведь им не нужно лекарство. им нужна животворящая надежда, высеченная ножом из собственных ребер, поданная на блюде с позолотой. они глотают её, не жуя.

его лицо — не лицо, а концепция. вроде бы есть глаза (серые? карие? или просто дыры, куда залетает пыль?), вроде бы нос (прямой? с горбинкой?), но стоит кому-то отвести взгляд, и черты расплываются, как чернила. тейт запоминает его кожей. как-то по-собачьи, по запаху: смесь полыни, старой бумаги и чего-то кислого (испорченное молоко). её пальцы выцепляют его из тысячи однообразных теней. его лицо пустое. она проталкивает когти глубже, туда, где должны быть глазницы, где должна пульсировать живая плоть. обычно тейт видит черты, пресловутые, скачущие блохами по загривку. здесь же ничего. кожа обхватывает кости, улыбка — тонкая линия, брови — две полосы сажи. но одновременно с тем, его нет. стоит закрыть глаза, и гудвилл растворяется в её сознании. за ненадобностью. за бессмысленностью. 

может, когда-то у него было лицо. имя. совесть (или её жалкая пародия, вырезанная из куска гнилого дерева?) — теперь есть только лавка. склянки с бурдой, что зеленеет на свету. и вечная уверенность, что завтра будет тот же самый день. те же люди переступят порог. те же дрожащие руки протянут монеты, теплые от чужого отчаяния. и те же самые лохи уйдут, унося в карманах осколки зеркал, в которых уже никто не отражается. 

p.s. кстати, этот «эликсир бессмертия» просто моча с перцем. но разве это меняет суть? ты ведь всё равно купишься, да? 

х    х    х
я хочу быть твоим
хочу быть твоим
смерти из снега - всем остальным

[indent]

агния смотрит макару в открытые раны одичавших рассеянных глаз,
и плахой чудится будущее, в котором им троим места нет.

он приходит к ней – всегда – без разрешения, не задавая вопросов, кроме одного :: почему? ( почему ты не моя, почему прячешь руки, почему смотришь так, словно жалеешь, но утешаешь всех, кроме меня? ) он приходит туда, где обрывается матерь-земля и начинается царство солнца, жара, надежды, истомы ; приходит туда, где она. // если бы она могла, она бы его не впускала, но всё равно раскрывает перед ним дверь, долго молчит, не спешит это всё ( вновь ) начинать. уходи, еле слышно бьется о стекло веткой сирени, колышется шторка, на подоконнике греется воробей. здесь слишком много жизни, думает он и всегда уходит ни с чем.

солнце загибается за горизонтом, будто дряхлый старик, дверь и впредь будет не заперта. память о ней остаётся заговоренной землёй в его кулаке, а она – остаётся одна ; выметает каждую тень из углов, успокаивает после него сырой кладбищенский воздух, думая, что ей всё равно - что он оставит ей, что ей соврёт.

протяжно мычит коровья смерть за порогом, земля занимается мхом, и звенит колокольный напев, громыхает зов умирающей чащи, бередят душу стоны - тех, кого не излечить. в ведьмину полночь красным пламенем чадят вощеные свечи, плывущие по мертвой воде в венках из васильков ; мёдом разливается свет, расплетаются девичьи косы, вязью проклятий давно опустевших могил бредет вместо тумана по мокрой траве старый завет :: ты останешься со мной навсегда, хочешь ты или нет.

но она давно всё решила :: она не примет его пустых клятв, не примет - тоску, что он протягивает ей, дрожа, замершим сердцем в холодных руках, не откликнется голубиной душой, даже если нечаянно он обретет в ней покой. // она не сможет простить его рукам, обнимающим её за колени, пролитую кровь.

посреди черноты россыпью погребальных костров алеют закаты, там, где даже смерть не глядит в глаза мертвецам ; её сестры зовут его зверем ( он накличет тебе покойницкий сон ), но агния никогда не закрывает глаза в темноте, не спешит давать голосам из могил свой ответ. не решается произнести это вслух, когда их силуэты в очередной раз настигает рассвет ::  мин сине яратам ; мертвый ты или живой.

когда он вернется, она так и скажет :: мне на тебя всё равно ;
если больше он к ней не придет – она не забудет его никогда.

скриптонит :: электричество

[indent]

он подберет её после работы на своем гелике, без водителя, только он и она ; ей померещится, что никогда не закончится ночь, но она смахнет дурман с плеч, как свежий снег, не задумается – стоит ли умирать. он купит её доверие за репутацию джентльмена, такт, легкую холодность, приободряющий тон, она – оглянется на холодную улицу, метель и силуэты теней и сядет в тепло и уют, до дома – улицы три ; расположится на переднем, сонливо расслабится, уберет локон за ухо, взглянет на него из-под чёрных ресниц :: ничего не случится, она скажет себе, два светофора, биты из колонок, пятнадцать минут ; а он заблокирует дверь, завяжет беседу, вызовет смех, румянец на щеках, и она застесняется, одернув поближе к коленям мини, даже не представляя, что её ждёт впереди. он свернёт не туда – « маршрут перестроен », она скромно спросит « куда мы? », только когда будет поздно, вдруг вспомнит всю свою блядскую жизнь, сожаления, грязь и чувство вины, станет бить кулаками в его грудь и стекло, не сумеет открыть чертову дверь, тихонько вздохнёт :: твою мать. он откинет спинку сидения и скажет ей не кричать, если нужно – закроет ладонью ей рот.

[indent] она понадеется, что обойдётся :: «пожалуйста, не убивайте меня»,
[indent] а он, как обычно, поднесет указательный палец к губам,
[indent] и последнее, что она услышит – как на неё зашипит темнота.

[indent]

я люблю тебя только девять дней
только шесть часов, только как хочу
громко, всё темней, на засов
а ты убиваешь себя, лишь убиваешь себя
лишь убиваешь себя

[indent]

она знает :: остывшее сердце, то, что она ему отдала, прячется там, за костяной броней голубиной грудины, стонет и воет, как вьюга, треплет свитые нервы, как ток. если бы она только могла вот так просто :: выбросить его из своей головы, забыть навсегда, как отзвук их танца бился в ушах в такт ударов бедер об стол, когда в воздухе истлевал кислород, и квартира полнилась до краёв, как бокал, запахом курева, талого снега, злости и всего, что им не обрести ; когда на языке плясал привкус клубничной слюны и шампанского, когда всё, что было важнее - смазка и кровь, когда всё, что имело значение - то, как он срывал блузку с её плеч и рылся в нутре ( по локоть в стыде ), когда всё - это то, как он никогда её не жалел.

она берет его за руку и позволяет себя целовать :: делай со мной всё, что захочешь.
как это пошло - предлагать себя раскрывать до белого мяса, срывать фантиком кожу, быть той, кто только даёт.

но сегодня ночь заносит месяца серп, и как никогда
хочется себя свежевать.